Как известно, Беларусь строит инновационную экономику. Во всяком случае, это наша задача на среднесрочную перспективу. Задача наиважнейшая – без ее решения индустриальная Беларусь, заслуженно обретшая славу «сборочного цеха СССР», не перенесет добрую традицию в XXI век и не станет «силиконовой долиной» будущего Евразийского союза. Именно поэтому, несмотря на мировой кризис, на сложную международную обстановку и множество насущных потребностей, был у нас организован первенец будущих белорусских лабораторий по получению нано-знаний — Парк высоких технологий.
Название это звучит не столь романтично, как долина — что поделать! С одной стороны, сей термин вполне официальный: название специального налогово-правового режима, целью которого является создание благоприятных условий для разработки в Республике Беларусь программного обеспечения, информационно-коммуникационных технологий, направленных на повышение конкурентоспособности национальной экономики. А с другой стороны, это значит, что от чистой романтики мы уже перешли к прагматике. И практическому выращиванию из Парка высоких технологий, как из пробирки, «стволовых» клеток нашей будущей, самой современной экономики.
Сегодня Парк высоких технологий уже далеко не эмбрион. Он — один из ведущих инновационных IT-кластеров в Центральной и Восточной Европе. В составе Парка около 200 компаний-резидентов, общая численность сотрудников более 13 500 человек. Привлекательность Парка заключается не только в налоговых льготах, но и в знаниях, инновациях, а также высококвалифицированных специалистах. Белорусские специалисты участвуют в IT-проектах любой сложности, начиная с системного анализа, консалтинга, подбора аппаратных средств и заканчивая конструированием и разработкой сложных систем.
А это значит, что уже сегодня нам нужно ставить амбициозные научно-производственные цели. Помните, как говорилось в одном кино, ставшем классикой: «Не пора ли нам, друзья, замахнуться на нашего дорогого Вильяма Шекспира?!» Вот и нам впору немного переиграть сей риторический, но весьма актуальный вопрос-призыв: не пора ли нам, действительно, замахнуться на самого Нобеля и его премию?
Кстати, совсем недавно Нобелевский комитет присуждал завещанные изобретателем-бизнесменом премии в области естественных наук, и поверьте, в отличие от премий в области литературы, и уж тем более премии мира, здесь почти нет (ну разве что самую малость!) политики и прозападного пиетета.
Тем паче, что нынешние лауреаты, а точнее, их открытия имеют прямое отношение к «силиконовым долинам» вообще и, стало быть, к нашей долине — в частности.
Итак, Нобелевская премия по химии в этом году досталась Мартину Карплусу, Майклу Левитту и АрьеУоршелу за создание методов компьютерного моделирования молекул и их реакций. Несмотря на название номинации, в этой области помимо химии пересекаются и физика, и биология с медициной, и даже информационные технологии. Как появилось это направление в науке и почему Нобелевский комитет решил отметить его пионеров?
Моделирование молекул позволяет рассмотреть – или просчитать — их поведение в самых тонких деталях, которые недоступны никаким экспериментальным наблюдениям. Моделирование, например, открывает взору исследователей промежуточные соединения, которые в реальности существуют в масштабе даже не нано-, а пикосекунд. Кроме того, моделирование, в принципе, способно в мельчайших деталях предсказывать, как будут взаимодействовать молекулы, которых пока вовсе не существует в природе, например, еще не синтезированные лекарства.
За что же тогда присудили нынешнюю Нобелевскую премию? За абстракцию несуществующего?
Ответ заключается в том, что молекулярное моделирование в том виде, в каком оно появилось и существует до сегодняшнего дня, это искусство правильного выбора между слишком сложным и слишком простым. Иными словами, это искусство упрощения. Да, формально поведение молекул управляется квантовыми законами, но далеко не всегда квантовые эффекты заметно влияют на поведение молекул. Именно поэтому при моделировании большую часть молекул часто представляют как некие ньютоновские объекты, которые взаимодействуют друг с другом не сложнее, чем металлические шарики, которые нам показывали в школе. С другой стороны, такое упрощение недопустимо в тех местах, где идут полноценные химические реакции, например, в реакционных центрах ферментов. Вся наука молекулярного моделирования как раз и заключена в промежутке между неподъемными для компьютеров квантовыми расчетами и упрощением до уровня звонких шариков.
Кстати, одна из первых компьютерных программ, которая позволила моделировать именно полимеры, была разработана еще в СССР! Конкретно, в Институте прикладной математики, нынешнем институте Келдыша. Ее автором стал тогдашний аспирант, Николай Кириллович Балабаев, это была его кандидатская диссертация. Сейчас он работает в Пущино, заведует лабораторией молекулярной динамики. Как видим, Нобелевский комитет совсем не спешит раздавать премии, особенно нашим ученым. И это при том, что ныне, в 2013 году, ознаменованное и увешанное теперь лаврами открытие позволяет неимоверно ускорить работу всех компьютеров в мире. И в нашем Парке высоких технологий – тоже!
Зато в области физики Нобелевский комитет в этом году сработал супербыстро! Нобелевскими лауреатами по физике стали Питер Хиггс и Франсуа Энглер. Их выбрали за теоретические работы, в которых описано, каким образом у элементарных частиц появляется масса и как слабое поле перестает быть похожим на электромагнитное. Ключевую роль в этом процессе играет знаменитый ныне бозон Хиггса — мельчайшая элементарная частица, — существование которого окончательно подтвердили всего лишь этой весной в коллайдере. Первые указания на открытие бозона Хиггса появились в конце 2011 года, но тогда результаты носили предварительный характер. В 2012-м о частице говорили более уверенно, а в марте 2013-го ее открытие подтвердили окончательно. А в октябре 2013-го – Питеру Хиггсу и Франсуа Энглеру присуждается Нобелевская премия: невиданная оперативность!
Правда, это как сказать… В работе Нобелевского комитета, как и в теории Эйнштейна, все относительно. Дело в том, что Хиггс свое открытие сделал очень давно, и сделал он это чисто теоретически. Так как Нобелевский комитет отмечает только экспериментально подтвержденные работы, Хиггсу и Энглеру пришлось ждать своей премии очень долго — 48 лет. Соавтор Франсуа Энглера, Роберт Браут, вполне мог бы стать третьим лауреатом, но, к сожалению, просто не успел дожить до сегодняшнего дня. Так что все и вправду относительно…
Зато у нас, в белорусской Силиконовой долине, все должно быть по-настоящему быстро. И не только быстро подсчитываться, но и внедряться в практику. Между теорией и практикой зазор должен быть минимальным! Ведь самое главное счастье ученого – тут же увидеть, как твое изобретение ушло в сборочный цех. Естественно, фигурально выражаясь, ибо наноцехов пока еще не сконструировали. Но так или иначе, если ученый увидит результат своих трудов во плоти, пусть и наномалюсенькой, он будет работать с удесятеренной энергией. И это уже задача государства сделать так, чтобы маховик нашей науки вращался бы с той же скоростью, что и бозоны Хиггса в электронных мозгах компьютера. И еще важно сделать так, чтобы признание заслуг молодых ученых, наоборот, не превратилось в бозон Хиггса и его бы не пришлось официально замечать 48 лет спустя.
Так что ждем наших, белорусских Нобелей – их приход не за горами… И судя потому, что в этом году Нобелевский комитет не слишком чествовал американцев, а отдавал дань и европейцам, у наших будущих Ньютонов и Ломоносовых есть шанс получить мировое признание.
