Уроженец деревни Допша (сейчас ее не существует) Толочинского района Леонид Писаренко большую часть жизни прожил в Красноярске. Недавно он издал книгу воспоминаний, в которой есть главы, посвященные малой родине. Предлагаем вниманию читателей фрагменты, в которых наш земляк рассказывает о своем детстве.

Леонид Сергеевич Писаренко родился в 1935 году. В 1955-м, окончив Оршанский железнодорожный техникум, прибыл молодым специалистом на Красноярскую железную дорогу дежурным по станции. После службы в Советской армии трудоустроился заместителем начальника железнодорожного цеха ПО «Сибтяжмаш». Впоследствии дослужился до должности заместителя генерального директора по кадрам и режиму. Закончил Красноярский институт цветных металлов и золота. После выхода на пенсию, продолжая трудиться, одновременно в течение 13 лет возглавлял ветеранскую организацию предприятия. Награжден орденом Дружбы народов, медалями. Ему присвоено звание «Почетный работник Министерства тяжелого и транспортного машиностроения».

Перед войной

Отец и мать работали в колхозе и получали натурой (зерном), как мне кажется, неплохо. Помню, когда началась война, в кладовой было много зерна, муки и вверху на жердочках висели копченые окорока и колбасы. После возвращения с работы отец первым делом носил на коромысле воду. Затем колол дрова и заносил их в дом к печке. Вечером зажигал керосиновую лампу, брал на руки маленького Витю (по-семейному – Вилю) и читал «Віцебскі рабочы», газету он выписывал постоянно. Зимой ставил у порога верстак, на котором распиливал, строгал заготовки для скамеек, столов, оконных рам. Мама по вечерам из кудели пряла нитки, а весной ткала на кроснах.

В марте 1941 года мать уехала в гости в Сибирь – в д. Канок Партизанского района Красноярского края. Отец остался с нами. На время отсутствия мамы хлеб в печи нам пекла бабушка Ганна в Микулино. Отец с дедом Микитой тогда без единого гвоздя собрали скамейку с вырезами, прослужившую до 1993 года. Также сделал круглый стол с фигурными ножками и лыжи для меня – сколько было радости!

Мама вернулась в конце апреля. По ее рассказам, выехать было очень трудно, так как началось большое передвижение войск. Боялась, что начнется война, а она не вернется из Сибири: мужа заберут на фронт, а дети останутся одни. Неделю добиралась до Красноярска, потом еще через неделю ее посадили на поезд до Москвы. Запомнила, как была «в каком-то метро и поднималась по движущейся лестнице-чудеснице». В гости приходили люди, чтобы узнать новости из Сибири и Москвы. Главной была одна: все говорят, что будет война. Весной и летом 1941 года над поселком летало много самолетов. Дед Виктусь говорил, что «еропланы» летают неспроста.

Меня в шесть лет иногда посылали подпаском к основному пастуху Макару, который был контужен в Первую мировую и ходил очень плохо. Когда стадо прогоняли через лес, мне было страшно, и я старался идти за Макаром, а он ругался из-за этого. Еще помнится, как любил бегать на колхозную конюшню и любоваться жеребятами. Колхоз состоял из 12 дворов, председателем был наш сосед Тит Дубовец.

Проводы

В воскресенье, 22 июня, папа что-то строгал на верстаке. Около четырех часов дня из Микулино пришел дед Микита и сказал, что началась война. 23 или 24 июня отец получил повестку явиться в Толочинский РВК для отправки на фронт.

Рано утро мама растопила печь, чтобы приготовить завтрак отцу в дорогу. Стали собираться соседи для проводов отца.

Из нашей деревни он уходил один. Мама и все женщины устроили плач на весь дом, я лежал в кровати, притворившись спящим.

Мама несколько раз подходила ко мне и говорила: «Вставай, сынок. Папа уходит на фронт. Надо проводить и попрощаться». Я продолжал притворяться спящим и не поднимался. У меня подкатился комок к горлу, и я боялся разрыдаться. Подошел папа и попросил меня пойти его проводить, но я снова продолжал притворяться спящим. Тогда он взял меня на руки, крепко обнял, поцеловал, а сам плакал. Потом все ушли из дома, и я остался один. Позже мама рассказывала, что отец нес Витю на руках до Микулино, а затем километр в сторону Неклюдово. Не доходя до леса Крыжи, стали прощаться. Папа ушел. Пока не скрылся в лесу, все время махал родне и соседям шапкой. Я до сих пор не могу себе объяснить, почему так поступил в тот день. Если бы отец не вернулся с фронта, я бы всю жизнь себя корил, что не проводил и не попрощался с ним.

Приход оккупантов

В лесу Малинники, что в сторону д. Зыбалы, появились красноармейцы. Они начали пилить полосу деревьев шириной 15 – 20 м, устраивая противотанковое заграждение. Успели завалить проходы на протяжении примерно 2 км.

Через несколько дней большими группами начали летать немецкие самолеты. Изредка появлялись и наши. Тогда завязывался воздушный бой над поселком и далее в радиусе 5 – 6 км. В это же время в соседском огороде упала первая бомба, повредив входные двери и выбив окна в доме. В начале июля появились немецкие танки, которые прошли через поселок с запада на восток прямо по огородам. Всей деревней мы собрались в доме Конюшки. Была команда кого-то из старших всем лечь на пол, так как в Микулино завязался бой немецких и советского танка, а у нас в деревне была перестрелка из винтовок и автоматов. По крыше пули стучали, как летом град. Затем в дом ворвались немцы, приказали всем выходить. Начали выяснять, не служат ли у кого из жителей сыновья и мужья командирами, нет ли коммунистов, комсомольцев и общественников.

Немцы стали устанавливать свои порядки. Организовали военные гарнизоны, ближайший от нас находился в 5 км в Обольцах. Выдали паспорта трудоспособному населению, распустили колхозы, назначили старост, закрыли школы, клубы, почту, магазины. Колхозную землю, пахоту и покосы, делили на каждого члена семьи. Нам нарезали 15 полос, и все в разных местах. Колхозное имущество – телеги, сани, плуги, бороны и лошадей со сбруей – также поделили. Поровну всем не приходилось. Нам досталась лошадь с соседом Титом, его семья также состояла из трех человек. Кстати, конь был тот самый, которого они отдали в колхоз в 1930-е.

В 7 – 8 лет я научился правильно запрягать лошадь. Только проблема была набрасывать на шею хомут. Поэтому делал это, взобравшись на телегу. Мы, ребятишки, любили ездить со взрослыми на ночлег, т. е. пасти лошадей ночью. Нам очень нравилось проводить время у костра. Правда, ездили мы до тех пор, пока четыре волка не задрали соседскую кобылу.

Без отца

Примерно в августе у нас заболела и пала корова Червивка. Мать очень переживала и плакала, мы остались без молока. Поспевал урожай. Его нужно было сжать, перевезти на ток, или, как у нас называли, гумно. Обмолотить и переправить мешки домой в кладовую. Все это делалось мамиными руками.

Перед уборкой урожая был покос. А женщины у нас в Беларуси косить не умели, не принято было. Помогли мамины двоюродные братья и другие родственники, всего человек 5 – 6. Они справились с работой за два утра. Сушить сено приходилось маме одной, не считая помощников – меня шестилетнего и младшего на два года брата.

Дрова обычно заготавливали по осени. Из-за отсутствия отца у нас их не было в нужном количестве. Приходилось экономить, используя дрова только для приготовления еды. Зима в тот год выдалась морозная.

Спали на печи, там было более-менее тепло, вода на полу замерзала.

Летом отапливались сучками, которые собирали каждый день в лесу на одну топку. Мы, дети, больше не могли принести на себе или привезти на тачке.

Еда и быт

Молока почти каждый вечер по литру выделяла баба Мальвина. Несмотря на то, что у них была семья из восьми человек. Воду нам иногда по 5 – 6 ведер наливали соседи, которые набирали ее в бочки в кринице за 1,5 км и привозили на лошадях в деревню. Мать рассчитывалась самосадом, который остался от отца.

Хлеба, картошки и жиров в первый год было вдоволь. К концу 1942 года скота ни у кого не осталось. У нас было 5 – 6 куриц, к концу войны – одна. Рацион в основном состоял из хлеба, картошки и редьки. Муку для выпечки хлеба мололи на самодельных каменных жерновах. Растительное масло для заправки салата из редьки или винегрета получали из семян льна и конопли – толкли их в ступе. Некоторые к праздникам варили холодец из кожи крупного рогатого скота. Вкус варева был специфический.

Огромной проблемой был дефицит соли. Когда удавалось, выменивали в специальных пунктах, организованных немцами. А вообще большинство жителей вместо соли использовали воду, настоянную на удобрении. Потом это сказалось на преждевременной смерти стариков.

В бане мылись простой водой. Головы, особенно женщины, мыли щелоком – так называли воду, процеженную через древесную золу. Керосина не было, для освещения использовали лучину. Печь растапливали углями, которые красными засыпались золой и хранились в специальной нише с наружной стороны заслонки. Старики прикуривали углями самокрутки. В поле для прикуривания использовались кресалы: из камня высекалась искра, попадавшая на обгоревший фитиль.

Большая проблема была с одеждой и обувью. Правда, нас спасало то, что муж тетки Дарьи был портным и кое-что нам перешивал. Носили лапти и донашивали старую обувь.

Детские забавы

Зимой старшие парни устраивали коловорот на льду замерзшего болота. В лед вбивался кол, на него надевалось колесо от телеги, крепилась жердь с привязанными санками. С помощью палки, вставленной в спицы, кто-то начинал вращать колесо вокруг вбитого кола. Санки разгонялись очень быстро, и это было для нас большое наслаждение, радость и веселье.

Особое занятие в первые два года – ковыряться с оружием, раскапывать окопы, где находили противогазы и винтовки. Из эластичной резины противогазов делали рогатки. Разбирали снаряды, добывая крупный порох в виде макарон, а затем уходили в лес его поджигать. Поднимался черный столб дыма, за что мужики нас ругали и гоняли.

Покончив со снарядами, искали гранаты-лимонки. Их бросали и взрывали старшие мальчишки. Гранату обмазывали глиной, чтобы, бросив в костер, самим успеть убежать и спрятаться.

В восемь лет я уже пробовал стрелять из винтовки. Слава Богу, все наши приключения обошлись без жертв.

Немецкие налеты

Зимой 1941 – 1942 годов стали организовываться небольшие партизанские отряды. В них вливались солдаты Красной армии, оставшиеся на оккупированной территории. К лету 1942-го народные мстители начали представлять ощутимую угрозу для немцев. В один из дней мимо деревни со стороны Орши пролетели три звена немецких самолетов. Вскоре послышались взрывы. Они бомбили Лопатники и Нерейшу (Сенненский район), которые находились от нас в 3 – 4 км. Сбросив по бомбе, они над нашей деревней стали заходить на второй круг. Мы подумали, что и нас будут бомбить. Поэтому все сельчане бросились в лес. Самолеты открыли пулеметный огонь по убегавшим. Часа через два, пополнив боеприпасы, снова налетели на Лопатники и Нерейшу.

Летом 1943-го немцы ночью устроили засаду за нашей деревней. В это время к нам шли две группы партизан. Одну немцы пропустили и открыли огонь. В перестрелке был убит партизан Девяткин из Микулино.

В этом же году партизаны напали на большой гарнизон в Новой Белице. В том бою погиб партизан Степан Замостоцкий также из Микулино, его похоронили ночью на кладбище в родной деревне.

Весной 1944-го для борьбы с партизанами немцы перебросили войска из-под Витебска. Они прочесывали местность. Всех загнали в болота и леса, затем направили авиацию и бомбили 3 – 4 дня. Трудоспособное население отправляли в Германию. В это время немцы зашли в нашу деревню. Я испугался и решил их обмануть. Залез на печь и мокрым полотенцем покрыл голову, будто болею тифом. Фашисты знали про такие уловки и под автоматом со словами «вэк, вэк» вывели меня из дома и поставили в общий строй односельчан. Потом проверили документы и, переговорив с начальником гарнизона, решили нашу деревню не сжигать. А Микулино подожгли.

Освобождение

За 3 – 4 дня до освобождения нашей местности была хорошо слышна артиллерийская канонада. По ночам прожекторы освещали небо над Оршей. Все это время мы жили в погребах, понимая, что вот-вот фронт будет прорван. Немцы отступали беспорядочно. Нам из деревни было видно, как они бежали по полю, падали, поднимались и снова бежали. Это было утром. Оказывается, возле Микулино немцы отступали в направлении Толочина. Днем мы побежали в соседнюю деревню и увидели огромные танки с красными звездами, а вокруг башен солдаты с автоматами. Освободителей встречали с цветами. Некоторые танки останавливались, красноармейцы спрашивали, как давно прошли немцы. Слышалась команда «по коням», и мощная техника с ревом уходила вдогонку. В оккупации мы пробыли три года, а до конца войны оставался почти год.

Здравствуй, школа!

Сразу после освобождения был восстановлен колхоз. Лошадей было мало, вскоре прислали 10 – 15 из Монголии. Они были упрямы и не обучены ходить с хомутом.

Мужчины, в основном старики, сразу приступили к подготовке к началу занятий в школе: изготовляли парты, классные доски, столы. Они работали с энтузиазмом и в короткий срок изготовили 40 парт.

И вот наступил долгожданный день 1 сентября. В девять лет я пошел в первый класс. Первый и третий классы занимались в Микулино в доме Елизаветы Терентьевны, папиной двоюродной сестры. А второй и четвертый – у Ивана Скробы. В школу мы должны были пойти с братом Вилей, которому исполнилось семь лет. Но мама оставила его еще на год дома, так как была не в состоянии одеть и обуть двоих. Первой учительницей была Ольга Кузьминична Бутович, со 2-го по 4-й класс – Мария Игнатьевна Стрижнева из Сенно. Я пошел в школу, не зная ни одной буквы. Не было ни книг, ни газет, ничего другого, где можно было поинтересоваться, что за буква. К тому же мама была неграмотна.

Первые дни не было ни тетрадей, ни букварей. Затем на весь класс (около 40 учеников) выдали три букваря.

Мы разбились на группы, чтобы пользоваться ими. Читать и писать я научился быстро, и по итогам первой четверти Ольга Кузьминична, бывшая партизанка, перед всем классом объявила, что у нас есть отличник – Писаренко Леня.

Возвращение

В конце октября утром шел в школу и увидел бегущих мне навстречу одноклассников.

Они кричали: «Иди, иди быстрее! В нашем классе у тети Елизаветы сидит твой отец, он идет с фронта».

Я прибежал в дом, где уже было много народу. Остановился на пороге и не поверил своим глазам – за столом сидел папа. Он 40 км шел пешком из Орши и рано утром по пути зашел к своей двоюродной сестре, где мы учились. Его отпустили из госпиталя на 6 месяцев для долечивания раны на ноге. Но в феврале 1945 года его снова призвали. На фронт он не попал, день Победы встречал в Полоцке.

После ранения на Курской дуге отец лежал в госпитале в Кемерово, переписывался с маминой сестрой Катей, жившей в Красноярском крае. Позже папа рассказывал, что думал, что нас нет в живых, зная, какие зверства учиняли фашисты над мирным населением.

Путевка в жизнь

Четыре класса я закончил на пятерки, семилетку в Неклюдово – с похвальной грамотой. Там была небольшая библиотека, где я прочитал свою первую книгу – «Робинзон Крузо». В седьмом классе стал задумываться, куда поступать дальше. На дверях школы висело объявление о наборе в Ворошиловградский горный техникум, и учителя советовали подавать туда документы. Но я решил поступать в Оршанский железнодорожный техникум, посоветовавшись с родителями и двоюродным братом Аркадием. Чтобы восстановить утерянное в войну свидетельство о рождении и собрать все справки, пришлось семь раз сходить пешком в Толочин, а это 25 км в одну сторону.

После зачисления выдали памятку, что нужно иметь с собой тапочки, трусы, майку и обувь для физкультуры, чего в деревне у нас не было. На первом и втором курсах общежитие не предоставлялось. Квартиру я нашел быстро и недалеко от места учебы. У хозяйки нас было 4 – 5 человек. Плату в 30 руб. на каждого брал на себя техникум.

Я уехал на учебу за два дня до 1 сентября. Пошел на поезд вечером, ночевал на маленьком деревянном вокзале ст. Лемница. До Микулино меня провожала мама. С одной стороны, было радостно, что начинается новая жизнь в городе. С другой – грустно отрываться от родителей, брата Вити, сестры Лены (младшей Ани еще не было) и друзей. Я шел до Микулино, готовый вот-вот расплакаться, в горле стоял комок, и я не мог разговаривать с мамой. Было тоскливо расставаться с деревней и родным домом.

Фото из личного архива Леонида Писаренко.