Когда началась Великая Отечественная война, отец ушел на фронт. На второй день дедушка забрал семью в деревню – маму, меня (пять лет), Геню (три года), Зиночку (неполных два). Спасал. Но уже в июле 1941 года немцы были и в Витебске, и в деревне Гряда. Они заняли лучшие дома, а жители по две-три семьи жили в худших. Питались овощами. Всю живность немцы отобрали. Собак постреляли.

К концу зимы 1942 года партизаны начали уж очень досаждать немцам. По деревне пошел слух, что всех грядян куда-то «пагонюць». Из сохранившейся кое у кого муки женщины пекли хлеб. Даже детям его не давали: сушили сухари, мол, в дороге без сухарей не выживешь.

Однажды всех выгнали из хат. На улице стояли три подводы, на которые все жители положили свое имущество (мама после рассказала, что подводы организовал староста). Раздалась команда, подводы тронулись, за ними – беспорядочная колонна людей. Я шла вместе со всеми, мама несла Зиночку, Геню – бездетная подруга мамы. Шли молча. К вечеру подошли к какому-то сараю на пустыре. Невдалеке виднелась деревня (позднее, уже после войны, узнала, что называлась Гарьково).

Вдруг люди все зашевелились, занервничали и заговорили тревожно: «Полицаи! Полицаи!» Не буду врать, я не заметила, когда немцы передали нас полицаям. Помню: немцы стоят группой в стороне, о чем-то шумно спорят. Вдруг широко открыли ворота амбара и всех, крича и ругаясь, загнали туда. А вот люди не кричали! Когда одна женщина попробовала заголосить, полицаи ее чуть не убили, выстрелив над головой.

Из рассказа мамы: «Было темно. Надо было где-то ночевать. Но этот амбар вселял ужас. Когда загоняли людей, один полицай (до сих пор думаю, что это был партизан) шепнул, что, мол, он все сделает, чтобы мы утром из этого амбара вышли». Старичок-сосед спросил: «Сожгут?» Но ему никто ничего не ответил.

Раздался лязг запирающейся снаружи двери. В амбаре мы сидели на каких-то камнях или битых кирпичах. Рядом с нами сидела тетя Фруза с маленьким Мишей на руках. У тети Фрузы пропало молоко. Чтобы малыш не плакал, она давала ему жеваный сухарик в марле. Но мальчик все равно плакал, а потом замолчал. Умер. Только тетя Фруза не оставила малыша, несла его на руках молча.

Утром, когда стало светло, заскрипели ворота. Открыли одну половину, потом – другую, а люди… не выходят! Первое, что увидели, был длинный-длинный ров. Свежие комья глины лежали вдоль этой канавы. Из слов мамы: «… на выходе к нам подошел все тот же полицай и сказал тихо: «Передайте женщинам, чтобы каждая взяла себе ребенка. У кого больше, чем один ребенок, передайте другим женщинам». А потом грозно заорал: «А ну пошевеливайтесь, всем построиться вон там!» И полицай показал в сторону за рвом. Все построились в шеренгу. Меня мама отдала какой-то тете Наде. И они обе велели называть тетю Надю мамой. Объяснили, что если я этого не сделаю, то нас всех убьют. Геню держала подруга мамы (стояла далеко, чтобы Геня маму не видел). Мама держала на руках Зиночку. Рядом с ней – тетя Фруза с мертвым Мишей.

Немцы стояли поодаль. Обходили шеренгу полицаи. Спрашивали у детей, которая их мама. Подошел и ко мне полицай. Я крепко держалась за юбку тети Нади.

– Как тебя зовут, девочка?

– Зоя.

– Это твоя мама? – показал он на тетю Надю.

– Да.

Потом всех, кто был с детьми, построили в одну колонну, а без детей – в другую. Через какое-то время нашу колонну немцы погнали по проселочной дороге. Мне казалось, что у этой дороги конца нет: шли, шли…

Пригнали в деревню Пальчики Сенненского района. В одной избе, кроме хозяев из трех человек, поселили и нас – три семьи. Разместились на полу: по углу каждой семье. И хотя потом пришлось ходить с сумкой, попрошайничать еду, перенести тиф и много-много невзгод, я счастлива, что выжила, что нас не сожгли…

Зоя НОВОЕНКО, Глубокский район. Фото из открытых источников.